О чем написал К. Тышкевич в книге "Вилия и ее берега"

14:00 / 31.08.2017
4

vzsvillo.jpgСреди многих событий текущего года, включая пятилетний юбилей Островца в статусе города районного подчинения, как-то скромно и незаметно, если не считать опубликованных на страницах районной газеты впечатлений Антона Мальшевского об участии  в юбилейной экспедиции, что прошла в июне  этого года,  проскользнул очередной, 160-ый юбилей экспедиции графа Константина Пиевича Тышкевича. Главным итогом путешествия замечательного ученого, исследовательские интересы которого касались разных областей знаний,  стала книга «Вилия и ее берега». Для островчан  эта книга представляет ценный источник сведений о далеком прошлом территорий, которые сейчас входят в состав Островецкого района; о людях, что ее населяли, их обычаях и легендах.  Изданная уже после смерти автора, книга была воспроизведена репринтным способом десять лет тому назад – в 2007 году – когда научная общественность Беларуси и Литвы выступила с инициативой провести в честь полуторастолетнего юбилея экспедицию «Шляхамі графа Тышкевіча».

Как и в позапрошлом веке, в 2007 году экспедиция прошла в том числе и  по Островетчине. Большую поддержку  и содействие путешественникам оказали Гервятский, Михалишковский и Трокеникский (ныне Ворнянский) сельские Советы – как, впрочем, и в этом году. Были подготовлены места стоянок, заготовлены дрова и вода.  Райисполком организовал радиальный выход из Быстрицы на Замковку, как это было в экспедиции Тышкевича. (К слову сказать, в ходе нынешней экспедиции такового выхода не случилось.)  

Мне, как одному из первых «подписантов» этой инициативы с белорусской стороны, был подарен экземпляр репринтного издания книги «Вилия и ее берега». По прочтении той части книги, которую К. Тышкевич посвятил описанию территорий, вошедших в современный Островецкий район, возникло желание сделать эту информацию доступной широкому кругу наших жителей. По рекомендации Н. Рыбик и при поддержке  ксендза А. Горбача попытался сделать перевод ее на русский язык. Прошу читателей быть снисходительными в оценке,   во-первых, по той причине, что польский язык оригинала для современного, неподготовленного человека, мягко говоря, непривычен своей витиеватостью; во-вторых, переполнен архаизмами и латинизмами; в-третьих, имеет весьма своеобразную пунктуацию. Однако, повторю вослед за Цицероном, «Feci, quod potui, faciant meliora potentes» – «Я сделал, что смог, пусть те, кто смогут, сделают лучше».

Надеюсь, что эта работа подтолкнет молодые пытливые умы к исследованию истории, этнографии, природы и географии родного края и вызовет интерес читателей разных возрастов к первоисточнику – книге «Вилия и ее берега».

Виктор Свилло.

viliy.jpg

viliy1.jpg

X.

Наша прекрасная река, что после сморгонского перевоза на недолгое время  вступила в центр Свентянского повета, двумя малыми ручейками на этом отрезке подпитанная, как бы смущенная своей неудачной попыткой понравиться обитателям повета, чего ради сюда и вошла, отступив от своей обязанности указывать границу соседствующих поветов, неожиданно поворачивает на запад, и на этом, полном очарования повороте за деревушкой Ошмянец, сливаясь с речушкой Руднянкой, что течет между Свентянским и Ошмянскими поветами и с левого берега в нее впадает, опять границу тех же поветов обозначает.

Здесь Вилия уже не так живописна, как в той части, которой в течении двух дней путешествия мы любовались. У нее  берега высокие и обильно устланы валунами, и в живописных зарослях; она изящно среди них извивается: и это было бы красиво, если бы у нас не было бы с чем более красивым сравнивать; теряет она свое очарование только в сравнении с той частью, которую только что мы прошли и прекрасные и разнообразные пейзажи которой, так богатые живописными красками, завоевали наше восхищение.

Итак, продолжаем плыть между двумя поветами; берег правый составляет границу Свентянского повета, левый – границу Ошмянского. После теплого и солнечного вчерашнего дня, после спокойной летней ночи, сегодняшний ветреный день оказался неожиданностью. Одновременно с нашим отплытием поднялся встречный ветер, дующий нам с востока на протяжении целого дня столь сильно, что мы вынуждены были приставать к берегу, чтобы переждать волны, которые, сбивая нас с пути, затрудняли навигацию.

Сегодняшнее путешествие не было наполнено интересными событиями. Встретили по дороге напротив фольварка Дубок на старице камень, который называют Орех. Затем преодолели два незначительных порога: один из них Зыбуха, другой Черомха называется. Тут же за ним – два больших опасных камня, практически друг возле друга лежащие, из воды выглядывают: один – Богданович, другой – Романович, как их плотогоны называют. Дальше, почти на расстоянии мили от этих камней, достаточно большая река Ошмянка с левого берега впадает в Вилию. С этой рекой заканчивается Ошмянский повет и начинается повет Виленский.

В Маркунах, деревне п. Котвича, расположенной возле устья Ошмянки, но уже на правом берегу, встре­тились первые следы литовского языка. И хотя по-польски местные люди понимают, однако литовский язык, как родной, им больше по вкусу; это язык повседневного обихода, так как местные люди на нем между собой разговаривают. Когда на правом берегу этой реки наречие русинское окончательно иссякло, как бы утонув в ее водах, а вместо его люди отзываются на литовском, напрашивается вывод, что Ошмянка в древности представляла в этих местах границу между кривичской и литовской землями, разделяя Русь Литовскую и собственно Литву. На правом берегу в сегодняшнем Свентянском повете дальше распространялось кривичское племя. Окончательно русинское наречие иссякает на берегах реки Жяймяны.

От устья реки Ошмянки, возле которого несколько задержали нас исследования наречий двух братских народов, которые, будучи соединены между собой столько веков, в единстве пребывают, преследуемые встречным холодным вет­ром, мучительно медленно двигались вперед. Уже сильно сгустились сумерки пос­ле захода солнца, когда в вечерней темноте на левом берегу замаячили две невысокие, но очень гармоничные в своих пропорциях башенки; а с ними – стройный костел с куполом, установленным на чистой свежевыкрашенной крыше. Словом, из вечерней темноты выступил перед нами прекрасной итальянской архитектуры, не слишком большой каменный костелик; за ним белела двухэтажная плебания; далее прямо за ней и левее чернели деревянные дома, разделяемые широким трактом, идущим из Вильно в Полоцк. Это какое-то местечко с кос­телом!  После скучного дня, который не принес нам ничего интересного, за исключением трех камней и двух незначительных порогов – от одной мысли о том, что моя папка  для сбора материалов о путешествии сегодня пополнится,  сердце забилось от радости. Костелы и приходы, как самые надежные свидетели изменений в стране на протяжении нескольких веков, как нетронутые следы благочестия, исторических событий в стране, в конце концов, имеющие в своих архивах безопасное хранение для письменных памятников, повсеместно представляют  наиболее интересное поле для исследований и науки. А что касается нас, страны, где все не единожды переменилось – только костелы в точности сохранили традиции прошлого, а в украшениях и утвари, веками не тронутых, – старинные формы искусства и национального вкуса.

kostelmih.jpg


Часть вторая

Было это местечко Михалишки.

Как можно быстрее побежал  с корабля осмотреть костел, зайти в плебанию, познакомиться с настоятелем, ибо под  святым кровом в Литве обычно благочестие, скромная простота и искреннее гостеприимство обитают. И здесь эта истина подтвердилась. 

bervil.jpg

Жилище настоятеля располагалось на втором этаже каменной плебании. Сени широкие, ступени чистым песочком посыпаны; прислуга плебании одета получше, чем обычно, что намекало на какое-то торжество, имевшее место сегодня. 

И в самом деле, какой-то добрый ангел выбросил меня на этот берег в сочельник дня Св. Антония, который послезавтра как престольный праздник в Михалишках будут праздновать. Таким образом,  мне представился удобный случай увидеть Михалишки во всей красе.

Маленький мальчик отворил мне дверь первой комнаты жилища настоятеля. Молодой мужчина, благородной красоты, в духовном платье,  в окружении стоящих в почтении перед ним служек, проводил совещание и раздавал поручения, касающиеся предстоящего празднования. Это был недавно назначенный настоятель, новый хозяин прихода кс. Стшелецкий. 

Когда я представился и рассказал о цели визита – принял меня с величайшей любезностью и с той простотой открытого сердца, которая как бы говорит каждому: будь моим добрым гостем. Тут же пригласил нас в плебанию и не только накормил и напоил, не только предоставил удобный ночлег, но и задержал нас на свой приходской праздник, желая, чтобы я стал свидетелем благочестивого представления, которым он намерен день Св. Антония в Михалишках отметить. В числе нескольких приглашенных на фест ксендзов был и декан из Свири кс. Скробовски. 

Хозяин плебании познакомил меня со всеми своими гостями; здесь познакомился и с молодым и энергичным настоятелем из Быстрицы, у которого спустя несколько дней намеревался остановиться. В их светлейшем обществе в приятном разговоре провел вечер.

Михалишки, расположенное на достаточно низком и песчаном левом берегу Вилии местечко, являются одним из тех местечек, которые встречаются по всей Литве. Ничем оно от других не отличается: малое, деревянное, бедное. Всего 62 дома, а в них 351 житель; среди них, по последней переписи, евреев голов 250, жителей римско-католического исповедания 100, татарин 1, примерно столько же составляет женская половина населения. 

Рыночная площадь в нем квадратная, содержащаяся в беспорядке, в середине которой – маленькие лавки. Есть в этом местечке становая квартира (офис станового пристава), постоянное жилье врача и упомянутый костел с плебанией, в которой от вчерашнего дня располагаемся. 

Владения эти издавна, как повествует устное предание, принадлежали роду неких Михальских, от тех перешли в наследуемое владение Бжостовским. Обладая в этих краях обширными владениями, до недавнего времени Бжостовские являлись владельцами Михалишек. В итоге за долги перед государством, в течение 40 лет удерживаемые, за долги частным лицам через аукцион розданные, были на части разорваны. Михалишки, выкупленные гражданином Котвичем, сегодня являются его наследуемой собственностью.  

bervil1.jpg

Местечко это когда-то было деревней и называлось Вилея.  В 1689 году, как это видно из хранящегося в местечке привилея, Ян Владислав Бжостовский, референдарий ВКЛ, Слободский, Мядельский, Оранский, Давговский, Быстрицкий староста, с согласия двух королей поднял ее статус до уровня местечка. 

Этим привелеем, который предоставляет право застройки на определенных участках всем вольным людям, освобождает всех новоселов на 10 лет от всех отягощений; по истечении 10-летия назначает выплаты как от земли, так и капщину от пива, меда, оплату от забоя животных, от сборов зерна и т.д. Устанавливает суды между мещанами и, в соответствии с королевским согласием, еженедельные базары и четыре ярмарки в год. 

Таковой привилей рефендария Бжостовского, действовавший в Михалишках до 1815 года до актов земских Виленского повета, которые представил Ромуальд Ясинский, его сын Юзеф Бжостовский в 1714 году подтвердил; затем сын Юзефа и внук основателя местечка  Станислав, писаревич ВКЛ, староста Быстрицкий, повторно таковой утвердил Михалишки. 

Многократные пожары, которым Михалишки в разные годы подвергались, уничтожая их, довели до того состояния бедности, в котором сегодня находятся; среди прочих строений, как свидетельствует предание, сгорела в них и ратуша, которая была местом судебных разбирательств между мещанами; сгорели лавки, оживлявшие торговлю этого местечка.

Про местечко Михалишки на этом можно было бы и завершить рассказ: ничего интересного более и не обнаружилось, если бы не было этого красивого костела, обладающего толикой исторических воспоминаний. Богатый на всю Литву род Бжостовских отличался благочестием и вкусом. Этот же костел, о котором ведем речь, является тому очевидным подтверждением. 

Ян Бжостовски, рефендарий ВКЛ, первым финансировал здесь орден августинцев; затем Лукаш и Циприан Бжостовские в 1622 году, как это следует из посещений костела, на месте маленького деревянного костелика – место    его размещения сегодня обозначает деревянный крест – была возведена каменная великолепная и гармоничная в размерах святыня. Двое флорентийцев – архитектор Пенс и скульптор Перти – были привлечены к созданию  этого шедевра. 

Первый возвел в гармоничных пропорциях стены костела длиной 15 сажен и шириной 9 с двумя не очень высокими, но очень стройными башнями  и полукруг­лой галереей перед ними.

Другой богатой лепниной и множеством фигур, с чувством меры и в соответствующих местах использованных, удачно между собой размещенных, по аналогии с костелом Св. Петра в Вильно, интерьер костела заполнил. 

В нем, помимо большого алтаря, где размещена старинная икона Матери Божией Скорбящей, славящаяся благодатью, имеется шесть боковых алтарей в честь разных святых.  По левой стороне от входа под хорами расположена часовенка Св. Иосифа, построенная Юзефом – сыном Яна Владислава Бжостовского, а под ней – склеп  с катакомбами для упокоения членов семьи Бжостовских. 

В этой часовенке в алтаре хранится искусно выполненный и обитый посеребряной жестью ковчежец с реликвиями многих святых. Под ней небольшая иконка св. Катерины, богато украшенная серебром и камнями, со славянской надписью. Вероятно, как гласит предание, эта иконка времен московских войн и привезена Бжостовскими. 

Некогда костел славился богатством серебряной утвари, однако, вследствие сделки между епископом Коссаковским  через оо. Каноников Регулярных, утварь была собрана у Бжостовских. По поводу ее завязался долгосрочный, как мы сейчас видим, процесс между монахами и домом Бжостовских, и костелу возвращена не была. Остатки серебряной, а также более дорогой утвари, которой михалишский костел располагал, – в 1812 году  во время бегства французов из Москвы был ограблен, – окончательно потеряны.

Даже ковчежец с реликвиями неприятель вынес из костела, а когда, оторвав одну из жестянок, убедился, что оковка не была серебром, бросил этот святой депозит. Позже  он был найден в лесу и возвращен в костел.

Каноники от покаяния, приглашенные Бжостовскими в Михалишки, были сразу же обеспечены приличным содержанием; мало того, что их фундатор первым записал фольварок Милашуны, или Лабуди. Эту же запись закон 1653 года подтвердил; а кроме  – Циприан Бжостовский с супругой своей Рахелью Раецкой, имея от короля Яна Казимира во ленном владении Буйвидзы, в 1653 году от наследования отказались, передавая его в фонд оо. Каноников Регулярных Михалишских. Этот отказ супругов Бжостовских в пользу монахов король Михал Вишневецкий в 1673 году своим привилеем утвердил. Вновь из записи князя Мартина Гедройтя, воеводы Мстиславского, получили Каноники Регулярные имение Видинишки, где, по воле основателя, костел, монастырь для оо. Каноников построены. Буйвидзы имели также  костелик филиальный деревянный, при котором постоянно проживало двое монахов.

В то время, когда монахи,  не предвидя никакого урона, который уже их ждал, поедают значительный  кусок хлеба, щедро представленный благодетелями, инфлянтский епископ Юзеф Коссаковский силой забирает отписаную Мартином князем Гедройтем Каноникам Регулярным фундацию. В ту же пору Михал, граф Бжостовский,  в союзе с родичем своим Михалом Радзишевским задумал отобрать у оо. Каноников имения, которые были их предками предоставлены, как из земских владений Милашуны, так и из ленных, Буйвидзы называемых. Михалишские монахи, будучи напуганными враждебными шагами, открыто предпринятыми епископом инфлянтским, не догадываясь о тайных замыслах Бжостовского, с полным доверием передали ему на хранение богатую костельную серебряную утварь и  монастырскую казну в наличных деньгах, к чему Бжостовский монахов подбил. Бжостовский и Радзишевский совместно с епископом Инфлянтским, действуя против монахов в Риме коварно под одной и той же датой, а именно 1782 года сентября 6 дня, получили от Апостольской Столицы буллу: епископ Коссаковский на возврат себе имения Видзинишки, двое других – на отобрание у монахов Милашун  и Буйвидз. На основании папских булл, полученных sub dole, оба завладели названным имуществом.

Епископ, располагая духовной властью, в 1783 году все движимое имущество и костельный инвентарь, так же, как и монастырский, забрал, волю основателя поправ, орденских особ изгнал и без средств к существованию оставил; вместо оо. Каноников светскую плебанию и приход установил. На данную обиду, причиненную ордену епископом Инфлянтским, тогдашний инфулянт (католический священник, удостоенный права носить инфулу, не будучи епископом – Прим. переводчика) видинишский кс. Казимир Видмонт манифест написал.  

Начался упорный процесс. Каноники регулярные, будучи лишенными имущества, в 1784 году учинили иск в земский трокский суд как к епископу Коссаковскому, так и Бжостовскому с Радзишевским, на незаконное отобрание имений; к  Бжостовскому же еще один иск – по поводу переданного ему имущества: серебра и костельной казны.   Хотя суд земский трокский папскую буллу, по причине того, что она королевские дары отменить не может,  рассмотрел и ее предписание отклонил; хотя Бжостовского и Радзишевского в неправом завладении имуществом обвинил – имущество спорное монахам возвращено не было. 

Долго еще длилась тяжба, и еще в 1806 году генеральный прокурор ордена кс. Теофил де Блок обращался с просьбами  к Михалу Бжостовскому и Михалу Радзишевскому в связи с забранными имениями.  С Михалом же Бжостовским еще раз судился  о возврате имущества и сумм незаконно присвоенных.  Обе эти просьбы ксендза – генеральным прокурором в то время в печати были объявлены. Все усилия и попытки, что монахи предпринимали, оказались безрезультатными, ибо окончательно имение Милашуны осталось за Бжостовскими, а Буйвидзы получил Радзишевский. Процесс за серебро костельное  и казну орденскую, похоже, проиграли: потому что из-за предательства одного из монахов, на которое жалуется генеральный прокурор в своем пояснении, расписка Михала Бжостовского из архива монастырского была выкрадена и ему возвращена.  Завершился он для монахов потерей депозита. 

vil.jpg

Часть третья

В первой волне сокращения монастырей в Литве 1832 года, которая по   распоряжению правительства наступила, в числе двенадцати монастырей оо. Каноников Регулярных оказался и Михалишский монастырь. Монахи, таким образом, уступили место светскому духовенству, которое приступило к администрированию михалишким приходом. 

Состояние Михалишского кос­тела, потерявшего в этих перипетиях постоянного патрона, который бы заботился о его содержании, существенно ухудшилось. Время, что так быстро бежит, оставило следы минувших лет: каждый ушедший год незаметно по кирпичику разрушая стены, по прорехе добавляя в кровле, привел строение изнутри и снаружи в состояние немалого износа. 

Михалишский костел требовал обязательной реставрации. И вот предшественник нынешнего настоятеля, человек ревностный, как видно, однако не очень предусмот­рительный, пять лет тому добросовестно занялся обновлением костела: снаружи старательно его оштукатурил, почистил, заменил кровлю и башню покрыл, все покрасил красной краской – словом, костел красиво отреставрировал и освежил.  

А вот обновление внутреннего убранства доверил вкусу и таланту своего органиста, который с огромной верой в собственные познания в искусстве взялся за реставрацию. Так вот, тому органисту, фамилию которого не записал, о чем сейчас сожалею, имевшему в своем распоряжении все стены, гипсовую лепнину, исполненную наилучшим образом, испачканными временем и небрежностью костельных служек,   во многих местах поврежденную, отбитую либо из-за влаги, попадающей внутрь костела через старые дыры, обвалившуюся, не владея искусством гипсовой лепки, пришла счастливая идея – как ему, наверное, показалось: закрыть крас­кой гипсовые поверхности. И так грязно-голубым цветом неровного тона потянул стены, а арабески на них зеленым цветом покрасил, плоды желтою краской потянул, птиц как-то  пестренько попачкал. Ангелочков же, которых там множество в различных, полных гармонии композициях размещено, –  телесного цвета краской покрыл; волосы, брови и зрачки черной покрасил, белки глаз же старательно побелил. Таким образом, из стен до этого красивого костела сложилась невероятная мешанина цветов, какая-то пестрая мозаика худшего толка, которая каждого посетителя неприятно поражала, не позволяла ему сразу сообразить, что могло  бы стать  причиной к такому невероятному смешению искусства скульптора итальянца с необычной пачкатней михалишского органиста.

Во время того обновления костела проникшие в крипту Бжостовских воры повырывали из нее памятные таблицы, которые были изготовлены из английского олова, из них только одна уцелела  – Анны из Мелешков Бжостовской. Кощунственная рука иноземных врагов, позже  – недобрых людей – местных жителей – обворовала костел равно как от богатств его, так и от реликвий фамильных дома Бжостовских, которые являются собственностью истории страны. Осталось только одно надгробие, размещенное в самом костеле по левую руку от входа, – Михаила Бжостовского,  казначея ВКЛ,  которое себе на память срисовать рекомендовал.

Срисовал еще и костельный амвон, который каким-то счастливым случаем избежал внимания органиста; формой и резьбами он напоминает  кафедру, с которой тремя веками ранее знаменитый Петр Скарга золотой польщизной верующим людям в Вильне в часовне Св. Казимира доносил слово Божье.

Под пресбитериумом костела имеется достаточно большой могильный склеп; в нем немало разного размера практически истлевших гробов. Многие из них я приоткрывал, в каждом из них ничего другого, кроме  костей, не нашел. Некоторые  из них принадлежали князьям, как можно догадаться по остаткам дорогих облачений.

Наибольший исторический интерес, наибольшую местную достопримечательность составляют колокола,  размещенные в одной из башен костела – на другой башне находятся часы. Это большие спижовые колокола. Доступ к ним очень затруднен и без специального снаряжения на такой высоте осмотреть все невозможно.

Благодаря помощи вежливого и ревностного в оказании мне помощи кс. Стшелецкого в течение нескольких часов были установлены леса, с которых на­ибольший из колоколов мне удалось осмотреть. На одной стороне его имеется изображение Матери Божьей со святым Младенцем на руках, выполненное в литье; под ней  большого формата гербовый щит Бжостовских, поделенный на четыре поля,  вокруг – шестнадцать первых букв, означающих имена, фамилию и титулы основателей.

Надписи, отлитые на колоколе, свидетельствуют о том, что его Павел Циприан Бжостовский хотел соединить в национальном мемориале с воспоминаниями о московском походе. Рассказывают также, что четвертый колокол не в пример больше от этих во время переправы через Вилию был утоплен и до сего дня там остается. Здешний врач п. Миниковский,  знаток всех местных преданий и их собиратель,  с удовольствием мне их все рассказал. Даже место на Вилии, где якобы находится тот большой колокол, показал.

Действующий михалишский настоятель, кс. Стшелецкий, осознающий, какой урон итальянскому стилю нанес литовский органист во время реставрации внутреннего убранства костела  в Михалишках, всерьез помышляет о новой реставрации костела.

vil1.jpg

Костел в Михалишках имеет два собственных братства: Св. Анны и Св. Розария буллами Апостольской Столицы, а именно Бенедиктов XIII и  XIV, утвержденные, каковые буллы хранятся в костельном архиве. В течение года отмечается ряд праздников, в числе которых и праздник Св. Антония, являющийся одним из самых значительных. 

В этот день с самого раннего утра собирается окрестный народ  на улочках местечка и перед костелом. Здесь, в чистой Литве, ведь от реки Ошмянки, как бы от ее естественной границы, все признаки типа этой национальности реально проступают – начиная от языка, использование которого здесь встречаем, до расы людей, в особенности женщин, – все отличается от соседнего кривичского племени. Здешние женщины высокого роста, в значительно большей части блондинки; носы имеют маленькие округлые, не такие, как те – большие и симметричного рисунка, лица продолговатые и суженные. Разница эта, на первый взгляд, незначительная, тем не менее, является важной и характерной для каждого, кто поиски свои привык вести со вниманием и  размышлением: в ее оттенках можно усмотреть те незначительные отличия, что человеческие породы отличают.

vil2.jpg

 Женские наряды также значительно отличаются от  нарядов наших крестьянок. На девчатах же это различие не столь заметно, ибо и здесь, как у нас, носят на головах платки, только больше и иначе завязанные. Носят корсеты, пестрые фартуки, любят бусы и побрякушки и используют много цветов на головах, которые чем больше, тем более  оригинальной делают голову, тем большую элегантность и тщательность в наряде выражают. Довелось увидеть в костеле несколько нарядных девушек, у которых на головах  были по два огромных пиона. 

Молодые женщины отличаются от девушек атласным чепчиком и платочком, что накрывает их плечи. Женщины постарше, деревенские матроны, одеваются совершенно иначе: не найдешь здесь ни нашей полотняной накидки, ни серой сермяжной свитки. Носят на головах шапочки, свидетельствующие о богатстве и достатке  их хозяек. Шапочки носят в форме как бы инфулы епископской, из богатого шофа или блестящей лямы изготовленные, небольшим платочком у лба повязанные, и из под которой выходят два напоминающие уши кончика, из той же ткани, у многих литовским атласом либо кружевами оформленные, что являет  высшую степень элегантности. 

К цветной юбке и очень пестрому переднику одевают они темно-синего полотна жакетики с атласным воротничком, украшенные блестящими пуговицами, которые выше колен заканчиваются и сзади собранные фалдами. У некоторых наблюдал жакетики, дополненные пелериной. 

Мужчины одеты не менее аккуратно: носят они неопределенного покроя пиджаки из черного сукна, представляющие нечто среднее между старинной капотой и современным пиджаком. Все – в длинных сапогах, часто поверху опоясаны красным поясом.

Коль скоро в течение этого рассказа многократно вспоминали о доме Бжостовских, еще раз вернемся к этому имени и скажем, что в нескольких верстах от местечка есть двор Михалишки – большая резиденция когда-то известного в стране рода, от которой сегодня едва видны остатки.

Дворец в нем, что в прошлом славился  гостеприимством и шумной жизнью, что регулярно распахивал  свои двери гостям разного состояния и достоинства – ибо как гласит предание и королей он принимал, – в 1812 году сожжен французами, когда по причине погибших интересов рода Бжостовских не мог быть заново восстановлен, в развалинах остался. В этих развалинах, без окон и дверей, еще видны следы господской роскоши и хозяйственного удобства. На втором этаже в жилых комнатах остатки каминов, дверные косяки и другие украшения свидетельствуют о первом; следы второго можно видеть в обширных, тянущихся не только под домом, но за его пределами, подземельях, просторных галереях и подвалах, на сводах которых сегодня густо поросли сорняки и высокая крапива.

Возле дворца есть  еще едва различимые следы парка, что окружал когда-то господскую резиденцию. Сохранилось несколько десятков старых деревьев, что остались здесь от исчезнувших шпалер, сегодня как бы в беспорядке, произвольно, не на своих местах стоят. Есть еще канавки и озерца, заросшие травой и некоторые следы террас и земляных насыпей. Неподалеку от этих развалин стоит небольшой каменный двухэтажный лямус, закрытый железными крепко окованными дверями; две старые липы, между которыми он расположен, полностью охватили его своими ветвями. Простояв века, пережив свое величие, с тем же безразличием хранит он сегодня старые порванные хомуты, с которым ранее, возможно, хранил богатые собрания рыцарского вооружения и других национальных раритетов, как не менее  ценные собрания  серебра и семейных  драгоценностей.

Все руины, без сомнения, являются почтенной национальной собственностью – это исторические реликвии. Однако состояние каждой из них наполняет грустью сердце человека, вспоминающего о великом прошлом, ныне находящемся  в состоянии упадка. Они выступают перед нынешними поколениями с острыми щербатыми краями черных проломов стен, о которые беспрестанно разбивается слабая мысль сегодня живущих духовно измельчавших  их потомков, обильных плодов не обещая для человечества.

Воистину грустно здесь среди старых развалин, где современный человек, абсолютно им чуждый, блуждающий между ними, не найдя былого величия, вздохнет с сожалением и нередко горько заплачет об ушедших временах. И мы, поддавшись грусти, под влиянием этого впечатления, побыстрее возвращаемся в гос­теприимный дом нашего настоятеля. Здесь среди современников по жизни и по мысли быстрее найдем взаимопонимание.

Комментарии переводчика

Первые две части перевода книги Тышкевича «Вилия и ее берега», опубликованные в №№ 58 и 60 «АП», у внимательных и заинтересованных читателей вызвали вопросы  к событиям, датам и просто к отдельным словам. В связи с этим, мне кажется, не будут лишними некоторые комментарии.

Несколько слов о самой экспедиции. Как следует из книги, на территории современного Островецкого района экспедиция находилась в первой половине июня 1857 года. Как указывает автор, в Михалишки экспедиция прибыла накануне дня Св. Антония, который  отмечается 13 числа в современном летоисчислении. 

В составе экспедиции, как можно узнать на интернет-странице «Логойск. Виртуаль­ный музей», было пять судов. Флагманом был корабль под названием «Мария». К моменту прибытия на Островетчину состав кораблей изменился. Самые крупные килевые суда – «Мария» и «Выгода» – в самом начале путешествия были заменены на плоскодонные лайбы – парусно-гребные суда традиционные для восточной Балтики.

В книге часто употребляются слова с корнем -инфул-: инфулянт, инфуляция, производные от инфула. В римской церкви инфула – головное одеяние епископов после Х в. Католическая инфула представляет две остроконечные покрышки из жести или папки, покрытые тканью и обыкновенно украшенные золотом и драгоценными камнями; оба рога инфулы символизируют Ветхий и Новый Заветы. Передняя сторона украшена крестом, так же как и свешивающиеся назад две ленты. Папа может давать инфулы и аббатам, и протопресвитерам. 

Что  же касается инфуляции. Исходя из контекста, можно понять, что это дом, усадьба или резиденция для  инфулянта, т.е. носящего это звание священника, который был настоятелем Видинишского прихода – по аналогии с плебанией, домом для приходского священника. 

Вызвал затруднение перевод латинского выражения «sub dole». Буквальный перевод – «под страхом». Можно предположить, что в данном контексте это выражение автор применил для акцентации нелегальности происхождения документа. 

Как, я полагаю, многим известно: по Вилии сплавляли лес. При переводе употреблено слово «плотогоны» как более приемлемое для современного читателя. Автор использовал для определения занимающихся этим промыслом людей слово «флисы».

Часть четвертая

В этот день посетил пана Минковского в его собственном доме. Пан Минковский тоже является коллекционером: в его распоряжении небольшое собрание раритетов; есть у него несколько предметов этрусской культуры, немного старого саксонского фарфора, среди которого наибольшего внимания заслуживает чашка с крышечкой, украшенной бюстом Станислава Августа, нарисованным в медальоне, вокруг которого расположена надпись: «Stanislaus Augustus Rex». На плоскости блюдца открытая книга, рядом с ней «жезл справедливости» с одним пальцем, поднятым вверх, лавровый венок и все атрибуты, обозначающие памятное событие принятие закона 1791 года. Эту чашку сегодня можно причислить к уже редким памятникам, которыми в то время обозначали выдающийся акт в стране. Известны карабели (карабела – легкая кривая сабля, элемент парадной формы шляхтича – Прим. переводчика), пуговицы для фраков, носящие эту дату; ленточки дамских украшений и даже целые платья с девизами по этому поводу. Чашка как бы говорит нам, что и столовые приборы, и посуда   также изготавливались по этому радостному и торжественному для страны поводу. В дополнение к этой чашке пан Минковский подобрал соответствующую сереб­ряную ложечку, также редкую – мне впервые удалось увидеть здесь. На ней было  выпуклое изображение князя Юзефа Понятовского в мундире, прикрытом буркой, – таким, как его обычно изображают; над ним выпуклая надпись «Юзеф князь Понятовский»; ниже под надписью всем известный девиз этого героя. Пан Минковский в этих двух предметах соответственно соединил великое имя племянника с выдающейся минутой правления его дяди. Когда заметил пан доктор, что мне понравилась эта ложечка, достал из бюро вторую похожую – и на память подарил. Она сегодня хранится в моем собрании национальных сувениров.

vil1.jpg

Существует в этих окрестнос­тях широко известная и всеми повторяемая поговорка: «Вознесся как михалишский еврей». Исследовал на месте источники: от чего она берет свое начало и что значит?  Пояснили мне, что когда-то михалишские евреи зарабатывали воровством лошадей; один из них, будучи пойманным и в преступлении уличенным, когда отправился на виселицу, и положил начало новой поговорке.

…Богослужение в Михалишках завершилось. Приглашенные настоятелем многочисленные гости сошлись в плебанию на обед, по завершении которого, еще раз поблагодарив за радушный прием, с сожалением отказав в сердечных просьбах и уговорах гостеприимного настоятеля задержаться хотя бы еще одну ночь, пустился в дальнейший путь. Судно отчалило от берега только около пятого часа. 

Непогода, холод и встречный ветер были непременными спутниками моего путешествия.  Едва мы вышли на фарватер, начался такой сильный шторм, что мое судно, бросаемое волнами Вилии, угрожало перевернуться. Следовало бы пристать к берегу, не пройдя и полверсты, и ждать, пока разыгравшаяся вода не успокоится.

Однако до этого не дошло. Хотя шторм прошел, ветер не успокоился, а холод продолжался; тоскливым образом, влекомые за канат, начали медленное продвижение вперед. Один из участников нашей экспедиции, утомленный двухдневным отдыхом в Михалишках, после двух чарок, которые от тоски  одну за другой выпил,  вследствие чего его язык развязался, стал распевать песни, которых до сих пор от него добиться было невозможно. Пользуясь оказией, старался добиться от него песен, поговорок или колдовства плотогонов, относящихся к навигации по Вилии, – однако с большим удивлением убедился, что в языке плотогонов к навигации по этой реке сегодня никаких специальных песен нет. 

Нет сомнения, что все названия рифов, камней, водных урочищ – Прывитальна, Равяка, как Зязюлька, Ластувка, Богданович, Романович и т.п. – происходят либо от неких произошедших здесь событий с персонами, чьи имена они носят, либо от подобия, какие сами себе естественно придали. Как, например, Прывитальна – от того, что его, как первый риф, каждый рулевой хлебом и солью приветствует. Ревяка – потому что рвет и судно к себе притягивает. Никто больше, кроме людей здесь плавающих, проводящих суда по Вилии, в древности назвать их не мог. 

Хотя  с момента введения Наполеоном I континентальной системы, торговля в целом была парализована, а введение таможенной пошлины на иностранные товары, в особенности колониальные, разорвало большие и длительные отношения с Кенигсбергом, при посредничестве которого торговый люд по Неману и Вилии весь этот край обеспечивал необходимыми заморскими товарами. С этим моментом старые люди связывают начало упадка торговли по реке Вилия. 

К удивлению, сегодня она с этой точки зрения является мертвой: города и местечки по ее берегам не проявляют ни жизни, ни движения в плане торговли. Весной, когда освободится она от заготовленного  зимой в Борисовском повете леса, наступает паралич и какая-то мертвая тишина. По этой причине плотогоны, не имея работы, не сталкиваясь, как на других реках, между собой, не выработали ни одной новой легенды, не придумали ни одного сюжета для песни. Однако, как бы пережевывая старинные вековые предания и чтя в них память о своих предках, просто их повторяют; а свойственное людям любопытство не побуждает их к изучению причин, что дали начало различным  названиям. Подробности эти в силу указанных обстоятельств, как мне кажется, потеряны для нас навсегда, хотя сами названия, передаваемые из уст в уста, останутся, как сама Вилия, на века. 

Среди наибольших неудач нашего путешествия, озябшие и уставшие, заночевали в первом попавшемся на берегу гумне, попасть в которое мы смогли только  с наступлением ночи. 

Наступающий день открыл перед нами очень красивые окрестности: были это Вартачи – расположенная на высоком холме деревня, с которого открывался широкий и красивый пейзаж: у его основания Вилия делает живописный поворот. С самого утра поднялся ветер, препятствующий моему путешествию, который продолжал усиливаться. Превратившись в штормовой, он так раздразнил воды спокойно текущей Вилии, что река беспрестанно кипела, шумела и бурлила, угрожая опасностью каждому, кто захотел бы вступить с ней в борьбу. Наш рулевой оттолкнулся от берега; мой корабль, бросаемый из стороны в сторону, не подчинялся его командам, находясь во власти стихии, ежеминутно подвергался опасности либо быть перевернутым, либо столкнуться с камнями. Трижды пытались отчалить и трижды возвращались, ибо не было возможности плыть дальше. Пришлось целый день провести на месте, так как постоянно усиливающийся шторм продолжался до вечера. 

За  нашими водными маневрами, на многочасовую борьбу с двумя грозными стихиями, каковыми были встречный ветер и разыгравшаяся вода, наблюдало все население  деревни, собравшееся на берегу. Когда мимо воли обратно, хотя и с другого конца деревни, высадились на берег, не имея других занятий, пошел знакомиться с ее жителями, поговорить с ними о их бедах и заботах. У этого класса людей, как и любого другого, есть немало бед и хлопот, а оказия пожаловаться, выговориться постороннему, что с терпеливым вниманием выслушает, – что случается редко, так как крестьянские жалобы никто не любит слушать, – приносит им облегчение. 

vil.jpg

Случилось так, что среди селян была большая группа разного возраста детей, начиная от еще беззаботных подростков, подрастающих девочек, до детей у груди на руках носимых матерями. Все меня окружили с интересом, как будто какое-то явление, как жертву кораблекрушения, которого ветер на их берег  выбросил. 

Постепенно разговор перешел от родителей к детям – стал я одного за другим экзаменовать по предмету, наиболее свойственному и наиболее необходимому каждому христианину: каждый по очереди должен был мне прочитать молитву. Сразу же убедился, что в этом диоцезе духовенство, не в пример другим, усерднее распространяет науку церкви,  как только каждый ребенок этой деревни, как старшие, так и помладше, красиво и без ошибок прочитал мне молитву. Как же велика была радость родителей, каким неописуемым было счастье детей, когда каждый из них за прочитанную молитву получил из моих запасов ладанку или крестик.

По полудни, когда, казалось, ветер ослабел, еще раз попробовал плыть. С огромным напряжением сил матросов и всей челяди едва одну версту мы смогли пройти и вновь вынуждены были пристать к правому берегу Вилии и ожидать ночи: таким образом в 4 часа встали на ночлег.  

Взойдя на гористый берег Вилии, увидел в отдалении двор, а на самом берегу – ряд больших курганов. Двор этот был двором пана Нарвойши – звали его Рызгори(й). Немедленно приступил к изучению курганов. Три из них, в ряд расположенные возле самого берега, равновеликие, большие, 22 саженя в окружности, высотой 9 сажен, плотно обложены большими камнями, словно обмурованные – обычай, к которому древние жители Руси Литовской, проживавшие подальше от границ, при насыпании курганов не прибегали – разбудил мой интерес.  С большим и тяжелым трудом раскопанные, курганы  ничего в себе не скрывали. Исходя из конструкции и старательности, с которой они были насыпаны, исходя из каменного основания, будучи укрепленными и расположенными на берегу такой известной реки, как Вилия, можно сделать вывод, что они могли быть сторожевыми курганами. 

Работы при раскопке курганов продолжались до темной ночи, после чего, смертельно уставшие, в такой степени требовали отдыха, что вынуждены были отказаться от вежливого приглашения пана Нарвойши. 

На противоположной стороне Вилии – в имении Вороны пани маршалковой Гурской имеются похожие курганы, но на их раскопки времени не было. Непреднамеренно проводя время весь день в здешних местах, прилагал усилия к собиранию гминных песен этого уголка Свентянского повета; а также  Виленского повета, расположенного на противоположной стороне реки. Такая большая река, как Вилия, разделяющая между собой два повета, представляющая собой границу отличий в обычаях и народных песнях, оказывает свое влияние.

Растительность на берегах Вилии можно разделить на две части, имеющие совершенно отличный характер. Ее низкие берега, среди которых она от своего истока пересекает Борисовский  и Вилейский поветы, покрыты, как говорил выше, прекрасными травами, розложистыми многовековыми сос­нами и дубами, что возносят свои ветви смело и свободно. Более высокие берега необычайно живописные, состоят из песка, иногда глины или известняка и, хотя густо покрыты растительностью, флору имеют слабую, скупую и  несовершенную. Обширные пущи здесь не встречаются, а все, что из серьезных деревьев на этих каменистых берегах растет, – карликовое и покрученное. Эти берега поросли дубами, лещиной, ясенем, рябиной, вербами, ольхой. Из кустарников – калина, жимолость, шиповник и дикая смородина, цветущие  здесь в изобилии, украшают берега реки. Считанные склоны над Вилией имеют сосновые леса, растущие мощно и буйно. 

Эта почва и сельскому хозяйству не дружественная: нигде в прибрежной части края не заметил хорошего урожая, нигде над берегом Вилии нет образцового хозяйства. Вилия, протекая здесь среди высоких берегов, не переполняется и не поднимается настолько высоко, чтобы розливом своих вод, как благодетельный Нил, орошала и питала прибрежные поля. Здесь, как обычно на песках, посевы слабо вегетируют: зерновые  растут негусто и невысоко, сенокосов или даже обильных пастбищ нигде не видно. 

Часть пятая

В Быстрице мы были уже в 6 часов утра. Быстрица на левом берегу Вилии возле устья речки Быст­ричанки, в виленском повете расположена, является одним из тех многочисленных королевских владений, что были в распоряжении Бжостовских. Начиная от Жодишек и Неменчина по берегу Вилии и далее вглубь этой части страны встречаются владения Бжостовских – как наследственные, так и дарованные королями. И везде – следы их великолепной жизни – в развалинах дворцов либо в богобоязненных пожертвованиях и украшениях костелов. 

В Быстрице над Вилией есть каменный костел. Как и михалишский, быстрицкий костел принадлежал когда-то отцам Августинцам, или Каноникам Регулярным. Кто их сюда пригласил? Когда они здесь появились? Местный архив не дает ответов.  О том, что Каноники в Быстрице были давно, нас убеждает дата ликвидации монастыря. В отчете о посещении костела в 1822 году нашел пояснение о том, что еще Сигизмунд I в году 1528 дня 14 августа после ликвидации в Быстрице Каноников имущество передал виленскому суфрагану (титул в католической церкви Прим. переводчика), передав вместе с костелом часть местечка Быстрица вкупе с находящимися в нем корчмами,  а также следующие фольварки – Дуды, Милен, Дзиве и Ольшец, с тем условием, что последующие суфраганы будут содержать при  быстрицком костеле трех ксендзов, директора школы и костельных слуг. 

Обеспеченный такими финансами, быстрицкий настоятель – ксендз Антоний Жулковский, епископ Моленьский, суфраган, прелат, кафедральный декан, генеральный виленский официал (костельный служащий, исполняющий от имени Епископа судебные решения Прим. переводчика), в 1760 году построил каменный костел в Быстрице. Завершил его внутреннюю отделку и освятил под названием Вознесения святого Креста  кс. Томаш Зенкович, ариополитанский епископ, суфраган, прелат, официал виленского кафедрального собора. С течением времени, когда непонятным образом Быстрицкий приход из рук суфраганов Виленских, будучи существенно отощавшим,  выпал в руки прос­тых настоятелей: наступил период постепенного упадка костела.

Каменный костел в Быстрице не относится в чистом виде к какому-либо стилю: это композиция, в которой проступают пропорции итальянского стиля, смешанные с формами, присущими стилям костелов, возводимых в Польше. Строение имеет в длину 18 и в ширину 9 сажен, фронтон украшен двумя стройными высокими башнями, между которыми располагается достаточно высокая фациата с округлым завершением и увенчанная крес­том, пресбитериум в этом костеле с западной стороны имеет округлую форму; над ним расположены обитые жестью купола с крестами. Черепицей крыт. 

Сегодня этот костел требует значительного ремонта, особенно снаружи: стропила его повреждены и угрожают скорым обрушением крыши, карнизы из-за переувлажнения  поотваливались, а вокруг нет приличной ограды. Внутри костела мне не удалось обнаружить каких-либо знаков, что могли  бы свидетельствовать о его возрасте; только на башне находятся два колокола великолепной отливки. На большем из них опять встречаем Стремя – герб Бжостовских, над ним по окружности надпись:

vili.jpg



«P. P. L. C. B. L. V.

An. 1704 haec campana Ecclesiae ofer  

M. J. B. S. AD. M. D. G. B. V.  M. L. Loc.»

На другом, меньшем, под арабесками, что у самого верха его окружают, расположен ряд ангельских головок с крылышками. С фронта, по обе стороны от входных дверей, вмурованы две куны – последняя реликвия, напоминающая нам о судебной власти, которой когда-то обладали слуги костела над верующими. (Куна – приспособление для наказания за мелкие правонарушения. Представляет собой железный ошейник, состоящий из двух частей, с цепью, вмурованный в стену. Провинившийся должен был простоять в этом ошейнике в неудобном положении 12 часов на виду у прихожан. Иногда на шею вешалась табличка с надписью о совершенном проступкеПрим. переводчика

Вот и все, что можно рассказать о быстрицком костеле.

По порядку приступил к дальнейшим исследованиям, к собиранию гминных (гмина – наименьшая территориальная единица в Речи Посполитой Прим. переводчика) песен и местных легенд. 

Что касается песен: работать здесь было гораздо легче, чем где бы то ни было. Сельское управление, которое собрало женщин и девушек, известных в этой местности певуний, облегчило задачу. Девушки и женщины, приободренные устроенным мною приемом и отношением, одна перед другой стали попеременно диктовать мне свои сельские песни; мы записали их немалое количество для различных случаев. Здесь большое разнообразие гминных песен; уже не повет, не сословие,  но почти каждая местность поет что-то свое во время важных обрядов, народных торжеств или во время работ.

Начиная от границ Свентянского повета, простые люди становятся все более безразличными к местным преданиям; с течением Вилии это безразличие, по мере приближения к большому городу, которым является Вильно, значительно возрастает. 

vili1.jpg

Отмечал это в течение теперешнего путешествия; здесь, в Быстрице, например,  узнать что-либо невозможно; из-за безразличия к местным легендам ли, или же из-за какой-то непростительной лени – отец неохотно рассказывает сыну о прошлом. В свою очередь, сын ленится расспрашивать отца о прошлых временах – и так в каждом поколении прерываясь, эта нить, которая связывает нас с прошлым, сформировала в людях полное безразличие к старинным преданиям и их полное забвение. Сколько же усилий потребовалось, сколько разнообразных вопросов пришлось сформулировать и задать, прежде, чем что-то узнать, прежде, чем местным людям удалось напомнить об их местности, которая имеет собственное предание. 

Таким образом, распрошенные мною крестьяне едва смогли вспомнить, что всего в нескольких верстах от  Быст­рицы, в старой, заросшей вековыми дубами  пуще находится высокая и крутая гора – называемая Замковщина; что там, как рассказывают люди, был когда-то замок. 

Только этого мне недоставало. Ведь замок этот, за несколько верст от берега расположенный, не входил в пределы моих поисков, привязанных исключительно к берегам Вилии. Тем не менее, в этот раз отступил от своего правила: беру людей, нанимаю лошадей, берем с собой измерительные инструменты и выезжаем на Замковщину. 

Проехав несколько верст самой худшей, какую только можно вообразить дороги, остановились на хуторе Линомарги. Отсюда, направляемые местным лесником, пешком отправляемся в лес. Примерно на расстоянии версты в старой вековой еловой, разбавленной дубами, пуще, до такой степени переплетенной ветвями, что даже в полдень в ней всегда темно и холодно, возносится гора настолько крутая, что с этой стороны взобраться на нее невозможно. Лесники провели нас вокруг и более доступным путем едва взобрался на ее вершину. В такой невероятной чаще невозможно было ни угадать, ни сразу представить ее форму. Будучи исследованной по частям, не оставляла сомнений в том, что когда-то человеческая рука над насыпями на ее хребте потрудилась. Расставили измерительные инструменты, и когда после произведенных измерений форма горы представилась столом, убедился, что по сути это был раскоп, котлован площадью восемьсот квадратных сажен, окруженный насыпным валом, на семь сажен с половиной над котлованом, высоким и без какого-либо явного входа в котлован. Снаружи на восемь с половиной сажен от верха насыпи на восток и на юг находится ров, а в нем – четырнадцать совершенно квадратных ям, в каждой из которых сторона – полторы сажени. 

Эта гора имеет слишком малую поверхность для оборонительного замка, однако обладает всеми чертами жертвенного городища. Скорее, в древности это было место посвященное богам, в его глубоком котловане  горел негасимый огонь. Что же означали те ямы, каково их было предназначение в древности – сказать с уверенностью не могу, а строить домыслы и делать выводы не осмелюсь. 

Замковщина эта, будучи измеренной и топографически срисованной, пополнила папку местных достопримечатель­нос­тей, собираемых мною в этом путешествии. 

На хребте этих «окопов», что окольцовывают жертвенный котлован, обнаружил несколько трухлявых стволов гигантских дубов – это были последние остатки  тех святых рощ, которые в языческой Литве окружали посвященные богам места. Один из них, лежащий на самом хребте вала, от которого остался только сгнивший  изнутри ствол, из всех своих ровесников был самым выдающимся дубом. Измеренный мною его ствол в обхвате имел девять аршин и восемь вершков. Отрубленный фрагмент этого ствола я взял с собой  для своей коллекции древностей.

Когда возвращались из этой археологической экскурсии, в дороге нас застал проливной дождь с частыми грозами. Промокли до нитки. В довесок к неприятностям, когда спасающиеся от дождя крестьяне без памяти гнали лошадей по гористой, полной камней и ям, дороге, каждый из нас,  к счастью, – без последствий, по разу вместе с телегой перевернулся. 

Вернулся прямо в плебанию, так как там остановился на постой. Ксендза-настоятеля дома не застали – он выехал в Вильно. Во время знакомства с ним в Михалишках он, когда узнал что Быстрицу не мину, оставил своему эконому (Эконом – у автора komendarz – священник, в ведении которого находятся вопросы хозяйственно-экономической жизни приходаПрим. переводчика) поручение принять нас в плебании. Таким образом, расположились мы у ксендза-эконома, человека чрезвычайно гостеприимного, который нас доброжелательно принял: не только плебанию для нашего отдыха предоставил, не только напоил и накормил, но и снабдил нас припасами, которые у нас начали иссякать и которых здесь раздобыть и за деньги было невозможно.

Крестьяне, осмелевшие в результате многочасового общения со мною, заинтересованные моими вознаграждениями, стали извлекать из небытия другие предания о местности. За три версты от Быстрицы, вверх по Вилии, говорили они, есть шведские могилы, однако не настолько интересные, как те, что расположены за рекой в Свентянском повете перед нами, так как именно с них шведы, как рассказывали крес­тьяне, стреляя через реку по костелу, разрушая его стены.

Получив эти сведения, взяв из деревни проводника, сейчас же со своими людьми, с лопатами направился на эти шведские курганы. Было это языческое захоронение, которое составляли несколько десятков курганов, заросших старыми дубами и соснами. Один из них, будучи раскопанным и формально пустым, отбил мне охоту к дальнейшим раскопкам – тем более, что дождь и внезапный ветер нашей работе все время препятствовал.

Текст: Главный администратор